Гилберт Кийт Честертон

[Марион]

Внезапно...

Быть мистиком не опасно для здоровья; но спиритуализм может составлять некоторую опасность для здоровья... Разница между настоящей религией и простым любопытством к психическому чуду очень похожа на разницу между питьем пива и питьем бренди, между вином и джином. Пиво — это и пища, и стимулятор; позитивная религия — это не только приключение, но и утешение. Человек пьет свое вино, потому что это его любимое вино, оно испытывает удовольствие от его вкуса, наслаждается урожаем его любимой долины. Человек пьет алкоголь только потому, что он алкоголик. Точно также человек взывает к своим богам, потому что они хороши или, по крайней мере, хороши для него, потому что они идолы, защищающие его племя, или святые, благословившие его день рождения. Но спиритуалисты призывают духов только потому, что они просто духи; они вопрошают призраков просто потому, что они призраки. Меня часто преследовала фантазия о том, что верования людей могут быть представлены своеобразными аналогами в виде напитков. Вино может обозначать подлинное католичество, а эль — подлинный протестантизм; ибо эти религии, как минимум, - настоящие религии, заключающие в себе и утешение, и силу. Чистая прохлада агностицизма представлена чистой холодной водой, превосходной вещью, какую только можно обрести. Большинство современных этических и идеалистических движений хорошо представить в образе газированной воды, они - суета без повода. Философия мистера Бернарда Шоу подобна черному кофе: он пробуждает, но не вдохновляет. Современный материализм, взятый в своей кристальной чистоте, очень похож на какао; и невозможно выразить свое презрение к нему более сильной оценкой, чем эта. Иногда, очень редко, можно встретить что-то такое, что можно откровенно сравнить с молоком, древней и языческой кротостью, земным, но укрепляющим милосердием, — молоком человеческой доброты. Вы можете встретить подобное у нескольких языческих поэтов и в нескольких старых баснях; но ныне это направление повсеместно вымирает. Теперь, если мы примем эту аналогию в качестве аргумента, мы вернемся к дурному каламбуру; мы придем к выводу, что вкус к спиритуализму очень похож на вкус к спиртному. Человек, который пьет джин или денатурат, делает это только потому, что видит в них нечто сверхнормативное; так и человек, призывающий с помощью столов или планшетов сверхъестественных существ, вызывает их только потому, что они сверхъестественны. Он не знает о том, хороши ли они, мудры или полезны. Он знает, что желает божества, но даже не знает, любит ли его. Он пытается взывать к Богу, не поклоняясь ему. Его интересует все, что он может узнать о сверхъестественном существовании; но на самом деле он не наполняется радостью, как при виде божественного друга, - так же, как никто не любит вкус денатурата. Словом, в таких психических исследованиях бывает возбуждение, но не эмоциональное удовлетворение; бренди есть, а пищи нет.

Г.К. Честертон. Уильям Блейк (1910)

 

[Neta]

Путь в Рим через Иерусалим: как Честертон стал католиком

30 июля 1922 года Г.К. Честертон присоединился к Католической Церкви. По случаю годовщины Михаил Костылев рассказывает о пути писателя к вере, о том, какую роль на нём сыграло путешествие в Святую Землю, и каким сам Честертон видел свой путь обращения годы спустя.

«Я во многом обязан либеральной и универсалистской атмосфере моей семьи, ее унитарианскому духу», – говорил он о своих детских годах. Молодость писателя прошла во всевозможных шатаниях: его бросало в скептицизм, его завораживал спиритуализм, также он увлекался социалистическими идеями.

Он открыл для себя ортодоксальное христианство в 1901 г., во многом под влиянием своей молодой жены Фрэнсис, которая была англо-католичкой. Подробнее об этом открытии он написал в своем, наверное, главном апологическом труде «Ортодоксия». Как он отметил позже, это было, однако, лишь незавершенным, до конца не доведенным обращением в католичество. Прежде чем стать католиком, Честертон приводил многих других людей в Церковь, при этом не входя в нее сам. Окончательно он воссоединился с Церковью в сорок восемь лет, будучи уже известным писателем, публицистом и поэтом; когда уже вышли его первые детективные истории с участием детектива-любителя, в то же время являющегося католическим священником; когда уже был написан будоражащий ум читателей «Человек, который был Четвергом»; когда автора уже прославила «Баллада о белой лошади». Честертон по какой-то причине долго выжидал, прежде чем стать католиком.

Обращению Честертона предшествовал ряд событий. 1920 год – не самое простое для него время. Недавно окончилась Первая мировая война, всюду наличествовали ее следы и отзвуки. Умер горячо любимый брат Сесил. Подошла к концу эпоха своеобразного творческого перерыва – в 1915-1920 гг. наблюдался некоторый спад литературной деятельности, обусловленный отчасти болезнью Честертона, отчасти военной обстановкой, требующей сосредоточения преимущественно на пропагандистских сочинениях. В этих условиях Честертон совершает вместе с супругой путешествие в Иерусалим. Задач в этой поездке стояло несколько: публикация очерков по поводу решения «еврейского вопроса», написание книги согласно договору с издательством и собственно паломничество по святым местам. Кроме того, имелся и личный мотив путешествия: врачи рекомендовали Фрэнсис в связи с ее здоровьем провести зиму в более теплом климате, нежели лондонский.

По окончании путешествия увидела свет книга «Новый Иерусалим», с одной стороны – путевой дневник, заметки о путешествии, с другой – книга, отчасти на политическую тему, но больше на романтически-религиозную, с уклоном в историю Средних веков. Материалы книги легли в основу будущих творений: например, здесь угадываются первые контуры будущего «Вечного человека». «Бог в пещере» намечается именно здесь.

Подпишитесь на наш канал в Telegram

В поездке он описал поочередно европейские города, пустыню, психологию арабского мира, колониальную администрацию местных земель. Перед взором читателя проходят город Иерусалим, его стены, улицы, достопримечательности. На страницах книги неожиданно сходятся Готфрид Бульонский и кайзер Вильгельм II, турки и немцы, храм Гроба Господня, Купол Скалы, сад францисканцев в Гефсимании, русская церковь Марии Магдалины и многое другое.

Он встречается с местными восточными христианами – представителями народа, который жил некогда в Восточной Римской империи (и несет на себе отблески ее света, как и света раннего христианства), а затем много веков обитал под гнетом иноземных захватчиков. Он замечает при этом: их облик и нравы могут показаться европейцу странными, тем не менее, уже один тот факт, что они выжили под многовековым чужеземным игом, заслуживает понимания и уважения, является свидетельством твердости их веры.

«Так, у греческих священников Православной Церкви, бородатых и одетых в черное, с черными башнями на головах, по какой-то странной прихоти волосы завязаны сзади, как у женщин. Во всяком случае, в их пышности есть нечто от бородатых быков из ассирийской скульптуры; и эта странная манера завивать, если не смазывать маслом ассирийского быка, создает у новичка неописуемое и нелогичное впечатление неестественной возвышенности архаичного искусства. В Апокалипсисе где-то есть вдохновенно невнятный намек на мужчин, приходящих на землю, чьи волосы похожи на волосы женщин, а зубы – на зубы львов. Меня никогда не кусал православный священнослужитель, и я не могу сказать, есть ли у него вообще львиные зубы; хотя я видел их вместе семерых сразу, приличным образом и быстро обедающих в отеле. Но укладка волос на женский манер создает в нас пусть мимолетное, но впечатление ненормальности, которую мистик хотел передать в своей поэзии, и которую другие воспринимают скорее в плане юмора. Лучший и последний штрих к этому великолепию был дан, когда дама, наблюдая за одним из этих почтенных джентльменов, который по какой-то причине не носил эту любопытную прическу, воскликнула тоном, в котором сквозило душераздирающее удивление и огорчение: “О, он подстриг волосы!”».

«Башня, которая делает греческого священника похожим на ходячий катафалк, отнюдь не одинока среди фантастических возвышений, напоминающих рога. Например, таков остроконечный капюшон армянского священника; величественный пережиток странной монофизитской ереси, которая увековечила себя в пышности и гордости и возвысилась главным образом благодаря Крестовым походам. Этот черный конус возвышается над толпой, демонстрируя величие пирамиды с незапамятных времен; и в нем есть своя правда, поскольку в рамках доисторической поэзии, которой живут эти места, характерна память об Арарате и Ковчеге».

«Я видел греческого Патриарха, этого великолепного пожилого джентльмена, идущего по улице, подобно императору из “Тысячи и одной ночи”, увешанного драгоценностями толщиной с бусины или пуговицы, с гигантским крестом из цельных изумрудов, который мог быть подарен ему зелеными морскими гениями, если только кто-нибудь из гениев является христианином. Все это вроде бы игрушки, но я полностью выступаю за игрушки; а рубины и изумруды почти так же опьяняют, как та блестящая цветная бумага, которую кладут внутрь рождественских хлопушек. Эта красота получила распространение на Севере и обрела славу в цветном стекле; и я видел огромные готические окна, глядя на которых действительно можно было поверить, что одежды мучеников были гигантскими рубинами, а звездное небо – одним огромным сапфиром. Но цвета Запада прозрачны, цвета Востока непрозрачны. Я говорил о “Тысяче и одной ночи”, и восточная расцветка привносит ее дух даже в христианские церкви, и он возможно, еще больше усиливается традицией христианской тайны, идущей с самых ранних времен. Тут и там мелькают великолепные кафельные стены, голубые занавески, зеленые двери и золотые внутренние покои, которые похожи на вход в восточную сказку. Ортодоксы являются ориентальными, по крайней мере, в том смысле, что они орнаментальны; им присущ плоский и декоративный характер орнамента. Римляне же вестернизированы, я бы даже сказал, модернизированы, в том смысле, что у них даже в их ритуалах больше реализма. Если греческий крест – это собственно крест; то римский крест – это распятие».

Поездка оказала на Честертона незабываемое впечатление. Кажется, именно она послужила тем толчком, после которого он решился, наконец, стать католиком. В Палестине, в одной точке мира были стянуты в узел несколько мировых религий, это земля, имеющая уникальную историю, географию, земля, пронизанная святостью.

«В мире существуют как святая, так и нечестивая земля… могут существовать священные места или даже священные камни; короче говоря, что парящая как воздух, нематериальная и невидимая духовная сущность, зло или добро, может иметь в буквальном смысле обиталище и имя в какой-то местности на земле… Проявление подобных сил возможно ощутить много где, однако, непременно и как аномалия оно ощущается в рекомых святых местах и выдающихся точках, отмеченных святостью. И особенно оно ощущается во всех тех землях Ближнего Востока, которые лежат вокруг священного холма Сион».

Посещение древних святынь с чувством благоговения; созерцание различных конфессий христианства с их спецификой, иногда смешной, почти всегда колоритной, иногда держащейся традиций, иногда впадающей в ересь – все это более и более подталкивало его к необходимости принятия вселенской формы христианства.

Летом 1920 года Честертона попросили выступить перед большим собранием англо-католиков. Он ощущал неловкость; он согласился выступить с речью, прежде чем осознал свой дискомфорт от предстоящего выступления. Он пытался выйти из ситуации и все-таки сдержал свое обещание. Но он понимал, что это выступление было по сути прощальной речью, так как в глубине души он чувствовал, что его англо-католические дни остаются позади.

И все же определенные соображения продолжали удерживать его в старой конфессии. До воссоединения с Католической Церковью было еще два года. События шли своим ходом: после возвращения из Палестины последовала поездка в Америку, затем случилась смерть его отца.

Честертон писал своему другу Морису Бэрингу:

«Как вы, возможно, догадываетесь, я задаю вопрос относительно самой большой инстанции, какие только есть на земле: где я нахожусь, внутри нее или же вовне? Раньше я думал, что можно быть англо-католиком и пребывать на самом деле внутри этой инстанции; но, если англо-католичество (употребляя ваше собственное прекрасное выражение) является только крыльцом, я не думаю, что мне желательно крыльцо, и уж точно не крыльцо, стоящее в стороне от здания. Ибо крыльцо выглядит весьма глупо, если стоит в поле в одиночестве».

«Больше всего меня беспокоит та, кого я ценю больше архиепископа Кентерберийского; а именно Фрэнсис, которой я во многом обязан своей верой и которой, следовательно (насколько я могу видеть свой путь), я также обязан предоставить все шансы для защиты ее спорной веры. Если ее сторона сможет убедить меня, она имеет на это право; если нет, то я приложу все усилия, чтобы убедить ее…».

Из писем еще одному другу, католическому священнику Рональду Ноксу:

«Я был ужасно безответственным человеком, пока не одел на себя железное кольцо католической ответственности. Но я ощущаю настоящую ответственность за Фрэнсис, более серьезную, чем привязанность, не говоря уже о страсти. Во-первых, потому что она привила мне первое уважение к сакраментальному христианству; во-вторых, потому что она одна из добрых людей, которые таинственным образом страдают…»

«Моя жена… не способна желать, чтобы я поступал не так, как считаю правильным; и оставляет ту же возможность для себя: но для нее последнее гораздо более мучительно, ибо она исповедует свою веру совершенно добросовестно; в то время как мои собственные сомнения мешают мне».

Наконец, Честертон решился. Он желал, чтобы церемонию присоединения провел отец О’Коннор, чтобы он приехал в Биконсфилд, пригород Лондона, где жили Честертоны. Отец О’Коннор – также близкий друг Честертона и к тому же – прототип литературного отца Брауна, знаменитого детектива-священника.

Он написал отцу Ноксу: «Фрэнсис как раз находится в той ситуации, когда Рим действует как положительный и отрицательный магнит; прикосновение может повернуть ее в любую сторону; даже почти (против ее воли) к ненависти, но прикосновение может быть и положительным – вот только это за пределами моей возможности. Я знаю, что такое прикосновение и присутствие отца О’Коннора не испугает ее, потому что его она знает и любит; и единственное, о чем она просила меня, это послать за ним. Если он не сможет прийти, конечно, я буду предпринимать что-то другое и дам вам знать».

Отец Нокс ответил в письме 17 июля 1922 года: «Я ужасно рад услышать, что вы послали за отцом О’Коннором и что вы полагаете, что он, скорее всего, будет доступен. Я должен сказать, что в этой истории способность отца Брауна пренебречь своим приходом всегда казалась мне еще более восхитительной, чем способность доктора Ватсона пренебречь своей медицинской практикой; я надеюсь, эта черта взята из жизни».

Отец О’Коннор так описал положение дел за два дня до присоединения:

«В четверг утром… я сказал миссис Честертон: «Гилберт готов сделать важный шаг, но его беспокоит только одно — какой эффект он произведет на вас». Она ответила: «О! Я испытаю бесконечное облегчение. Вы не представляете, какое беспокойство испытывает Гилберт, когда у него что-то на уме. Последние три месяца были исключительно тяжелыми. Я была бы рада пойти вместе с ним, если бы Бог по своей милости указал мне путь ясным образом, но до сих пор Он не дал мне достаточно ясного указания, что такой шаг является оправданным». Так что в тот день мне удалось успокоить Гилберта: мы подробно обсудили те особые моменты, которые он хотел прояснить, а затем я посоветовал ему прочитать «пенни-катехизис» (Стандартный катехизис в Англии начала XX в. с вопросами и ответами. Стоил 1 пенни, отсюда и название, – Прим. автора), чтобы он мог убедиться, что на пути к успешному проведению церемонии нет никаких препятствий».

[Neta]

Церемония проходила в воскресный день 30 июля, в помещении, напоминающем сарай, с крышей из гофрированного железа и деревянными стенами — это была часть гостиницы «Рэйвейл», поскольку в то время в Биконсфилде не было католической церкви. Отец Игнатиус Райс, OSB, еще один старый и дорогой друг Честертона присоединился к отцу О’Коннору, завтракающему в гостинице, а затем они вместе пошли на Топ-Медоу. Они нашли Гилберта в кресле, читающего катехизис, он морщил лицо и издавал звуки, как это он обычно делал во время чтения. Позже он сказал, что при знакомстве с катехизисом был поражен одним положением, которое, казалось, точно подводило итог тому, что он пытался выразить всю свою жизнь. Это было положение: «Существует два греха против надежды – самонадеянность и отчаяние». Он заметил, что ереси, которые в его время занимались нападками на путь, ведущий к блаженству человека, были вариациями либо самонадеянности, либо отчаяния.

Он встал и сунул катехизис в карман. В обед он пил воду и наливал всем вина. Около трех часов они отправились в церковь… Пока Честертон исповедовался отцу О’Коннору, Фрэнсис и отец Райс вышли из часовни и сели на скамью в баре гостиницы. Она плакала.

После крещения два священника вышли и оставили Гилберта и Фрэнсис наедине. Когда отец Райс вернулся, то увидел, как они идут по проходу. Она все еще плакала, и Гилберт обнимал ее, утешая…

Остаток дня он был в блестящей форме, в приподнятом настроении, он цитировал стихи и шутил. В тот день он написал стихотворение под названием “Новообращенный” (The Convert).

В тот миг, когда я Агнца вкусил,

Тогда весь мир передо мною повернулся.

Дорога белая – Он двери отворил –

Я вышел, я ожил, и я проснулся.

По каменным стезям где люди ходят,

Под сенью древности о чем-то говорят

На языке незлобном и приятном вроде,

Легко, как будто листья осенью шуршат.

Концепты древние и новые движенья

Не могут их спасти никак, о, нет.

Не избавляют никого от смертного мученья

Помогут лишь с улыбкою встречать рассвет.

У мудрецов давно есть план по обустройству быта –

Их микрокосм всегда исполнен шевеленья –

Процеживают разум сквозь горнило сита,

Хранят песок, давая злату вызволенье.

Все это стало прахом для меня, я говорю:

Я Лазарь есмь, отныне я живу.

Когда позже Г. К. Честертона спросили, почему он все же стал католиком, его краткий ответ был: «Чтобы избавиться от своих грехов». Для того, чтобы дать более пространный ответ на этот вопрос, он в 1927 г., через пять лет после своего перехода в католичество написал небольшую книгу «Католическая Церковь и обращение».

В этой книге Честертон говорит, что, хотя все дороги ведут в Рим, каждый паломник испытывает искушение говорить так, как если бы все дороги были похожи на его собственную дорогу. Но «Церковь – это дом с сотней ворот; и нет двух человек, которые вошли бы в нее под одним и тем же углом». Тем не менее, хотя каждая история обращения уникальна, во всех них есть также нечто тождественное. Честертон признает, что есть три этапа, через которые проходит большинство новообращенных на своем пути в Рим: первый этап – “покровительство Церкви; второй – открытие Церкви; и третий – убегание из Церкви”.

Свой первый шаг будущий католик совершает невольно, когда решает, что будет “справедливым” по отношению к Католической церкви. Он еще не считает римскую религию истинной, но он впервые приходит к заключению, что распространенные обвинения против Церкви несостоятельны. При этом он решает провести объективное расследование в отношении Католической Церкви. Этот важный первый этап ведет к продолжительному и приятному второму этапу, который заключается в полном погружении в процесс изучения того, чему на самом деле учит Католическая Церковь. Честертон говорит, что этот этап – самая приятная часть дела обращения. «Она проще, чем присоединение к Католической Церкви как таковое, и намного проще, чем старание жить католической жизнью. Это все равно что открыть для себя новый мир, полный диковинных цветов и фантастических животных, одновременно экзотический и гостеприимный».

Но затем внезапно наступает потрясение для новообращенного, он осознает, что больше не может быть отстраненным и беспристрастным по отношению к Католической Церкви.

«Невозможно быть просто справедливым по отношению к Католической Церкви. В тот момент, когда люди перестают сопротивляться ей, они чувствуют притяжение к ней. В тот момент, когда они перестают бранить ее, они начинают слушать ее с удовольствием. В тот момент, когда они пытаются быть справедливыми к ней, они начинают любить ее. Но когда эта привязанность проходит определенный рубеж, она начинает приобретать трагическое и угрожающее величие, как в великом любовном романе. У человека возникает такое же чувство, что он совершил преступление или скомпрометировал себя; что он в некотором смысле попал в ловушку, даже если он рад оказаться в ней. Но в течение значительного периода времени он не столько рад, сколько просто напуган. Возможно, это его реальное переживание – отзвук некогда неправильно понятой не совсем умными людьми легенды о том, что Рим – это просто ловушка для человеков. Но в данной легенде упускается вся психологическая суть. Это не Папа расставил ловушку, и не священники заманили его в ловушку. Суть ситуации заключается в том, что ловушка в данном случае – это просто истина. Все дело в том, что это не ловушка преследует человека, но человек сам проложил свой путь к истине-уловительнице».

«Однако на данный момент суть заключается в том, что, как правило, прежде чем человек вступит во владение своим наследием, существует период сильной нервозности, если не сказать больше. В некоторой степени – это страх, который сопутствует всем резким и бесповоротным решениям; о нем подразумевают старые анекдоты о скованности жениха на свадьбе или неуверенности новобранца в армии, когда тот берет шиллинг и напивается отчасти для того, чтобы отпраздновать, но отчасти и для того, чтобы забыться… По сути дела, человек оставил далеко позади примитивную неуклюжую мысль о том, что причастие отравит его или армия сломает его. Он переступает черту, когда задается вопросом, не является ли ситуация чрезвычайно хитрой и изобретательной ловушкой, вызвавшей его доверие. Сейчас он находится в состоянии, которое можно назвать последней фазой мнимого сомнения. Я имею в виду то состояние, когда он задается вопросом – не слишком ли все это хорошо, чтобы быть правдой; ведь все всегда говорили про это, что оно слишком плохо для того, чтобы его можно было терпеть… Если ему и представляется, что он в ловушке, то ему никак уже не представляется, что его обманули. Он боится не разоблачения Церкви, а скорее того, что Церковь разоблачит его.

Следующее примечание об этапах обращения будет носить лишь негативный и довольно поверхностный характер. Попробую опереться на сравнение. В последнюю секунду времени, когда остается лишь микроскопический зазор, то прежде, чем железо совершит прыжок и притянется к магниту, открывается бездна, полная всех непостижимых сил, какие только имеются во Вселенной. Человек поставлен перед выбором делать или не делать – и зазор между «да» и «нет» одновременно и крошечный, и гигантский… Я попытался представить здесь некоторые из моментов просветления и переживания, которые постепенно научают тех, кто привык плохо думать о Церкви, думать о ней хорошо. Все в ней, что описывалось как крайне плохое, оказывается на удивление хорошим – одно переживание этого является захватывающим процессом и имеет привкус преподнесенного сюрприза и удивительного открытия. Человек приходит с проклятием и остается с благословением, приходит, чтобы смеяться, и остается, чтобы молиться – его всегда приветствует дух чуда и сияние неожиданного блага».

«В последний момент перед присоединением новообращенный часто чувствует себя так, как будто он смотрит в окно лепрозория. Он смотрит через маленькую щелку или кривое отверстие, которое, если в него смотреть, открывает некий малый вид; но это открывается вид алтаря. Только войдя в Церковь, человек обнаруживает, что внутри Церковь гораздо больше, чем снаружи. Позади остаются кособокость окон лепрозория и даже в некотором смысле узость готических дверей; теперь обращенный находится под огромным сводом куполов, открытым, как Ренессанс, и универсальным, как Республика мира. Теперь он может сказать со смыслом, непонятном нашим современникам, некие древние и безмятежные слова: Romanus civis sum (лат. – Я – римский гражданин); Я не раб».

«Посторонние стоят в стороне и видят, или думают, что видят, как новообращенный входит со склоненной головой в некий маленький храм, который, по их убеждению, оборудован внутри как тюрьма, а может даже как камера пыток. Но все, что они действительно знают о нем, – так это то, что он прошел через дверь. Они думают, что он ушел во внутреннюю тьму, а он вышел на яркий дневной свет».

По словам Честертона, человек теперь входит в совершенно новое состояние. Он как бы начинает пребывать во всеоружии: «С тех пор, как я стал католиком, я осознал, что нахожусь как бы в обширном арсенале, полном оружия против бесчисленного множества врагов».

Также Честертон сравнивает Католическую Церковь с поместьем, которое стало его достоянием, его наследием. Это поместье заключает в себя и разбитый сад, где можно погулять, и обустроенную ферму, где можно потрудиться; здесь есть угодья, где можно вдоволь поохотиться и порыбачить, и здесь созданы все условия, чтобы принимать участие в прекрасных играх. Придя в Церковь, человек возвращается по сути домой. Он обретает покой, но жизнь на этом не заканчивается.

«Когда новообращенный, наконец, преодолевает все препятствия, которые расставляют перед ним его собственный страх и невежество, когда он, наконец, делает последний шаг, он сталкивается с любопытной реакцией других людей, по какой-то причине полагающих, что раз новообращенный обрел душевный покой, то значит его разум перестал работать.

Стать католиком – значит не перестать думать, а научиться думать, точно в том же смысле, в каком выздоровление от паралича заключается не в том, чтобы перестать двигаться, а в том, чтобы научиться двигаться по-новому и лучше прежнего. Новообращенный католик впервые получает отправную точку для прямого и напряженного мышления. Впервые у него появляется способ проверить истинность любого вопроса, который он поднимает».

«Я знаю, что католичество слишком велико для меня, и еще остаются его прекрасные и устрашающие истины, с которыми я пока не сталкивался. Но я знаю, что… я не мог бы заползти обратно в ту унылую безопасность, из которой можно лишь взирать извне на это головокружительное видение свободы».

Следует отметить, что Фрэнсис, которая в свое время привела мужа к сакраментальному, ортодоксальному христианству, перешла в католичество в 1926 г. Бог указал ей путь, Ева вернулась к своему Адаму.

***

G.K. Chesterton, The New Jerusalem, 1921

G.K. Chesterton, The Catholic Church and conversion, 1926

Maisie Ward, Gilbert Keith Chesterton, 1944

Nancy Carpentier Brown, The woman who was Chesterton, 2015

Dale Ahlquist, G.K. Chesterton: Apostle of Common Sense, 2003

Автор: Михаил Костылев

1 августа 2023

Источник: "Рускатолик.рф"

[Neta]

Марион, спасибо за этот текст!🙂

[Марион]

Цитата

Меня часто преследовала фантазия о том, что верования людей могут быть представлены своеобразными аналогами в виде напитков.

Также Честертон написал шуточную "Песню о хороших и плохих напитках". Вошла в сборник "Вино, вода и песня" (1915), а также в книгу "Перелетный кабак".

В "Перелетном кабаке" приводится в переводе М.Я. Бородицкой.

 

Хмель хорош для перепоя,
А водица – для поста;
Божий дар нам – эти двое:
Он – могуч, она – чиста.
Всякий вид питья иного,
Пусть хоть с неба послан он,
Не сказав худого слова,
Дружно выплесните вон!

Чай, к примеру, – гость восточный,
Желтолицый мандарин;
Он, надменный и порочный,
Наших женщин властелин:
Семенят они оравой
За его косицей вслед,
И, как весь Восток лукавый,
Если крепок – он во вред.

Чай, хотя и чужестранец,
Как-никак аристократ;
Что касается Какао –
Тот наглее во сто крат:
И слащав он, и вульгарен,
Проходимец он и плут, –
Пусть же будет благодарен,
Что его еще и пьют!

А поток шипучей, жгучей,
Минеральной чепухи
Пал на нас, как гром из тучи,
Как возмездье за грехи:
Опозорили пьянчуги
Имя доброе Вина –
И за то теперь на муки
Газировка нам дана.

[Марион]

Песня о хороших и плохих напитках

Угощайся вином и постись ты водою -
Их достоинства будни твои утверждают;
Порожденье они всемогущего Бога живого:
Дерзновенно вино, а воде чистота подобает.
Если ангелы свыше тебе принесут
Выпить нечто иное в красивой бутыли,
Благодарность отвесь – ну а как отойдут,
В унитаз поскорей ты бурду эту вылей.

Чай подобен востоку, где он и растет,
Он ведь как мандарин, чьи манеры учтивы
(Но вельможа грехи свои не сознает,
Хоть одет в золотистый халат он красивый).
Собирает он женщин как будто в гарем
У косицы вельможи и держит их цепко;
Чай подобен востоку, где он и растет,
Он отрава тебе – когда он слишком крепкий.

Чай притом – он же все-таки аристократ,
Он – наш гость, чужеземец с восточного круга.
Но какао – напротив – есть хам, трус и гад,
Он – напиток вульгарный и подлый зверюга.
Негодяй он, тупой, нечестивый субъект,
Лживый паяц – к тому же подлизой бывает, -
Должен быть благодарен, стелиться пред тем
Недалеким глупцом, кто его потребляет.

Также воды шипучие ныне шумят -
Проливают дожди нам из туч лимонада,
Опорочили пьяницы ныне вино –
Газировка сегодня дана нам в награду.
К вину красному нынче – нет уважения,
Красный цвет есть мятежник,
традиций концовка,
За грехи наши, ради нашего искупления
Небеса попускают нам всем
смаковать газировку.

(Перевод М. Костылева)

***********

The Song of Right and Wrong.

Feast on wine or fast on water,
And your honour shall stand sure,
God Almighty's son and daughter
He the valiant, she the pure;
If an angel out of heaven
Brings you other things to drink,
Thank him for his kind attentions,
Go and pour them down the sink.
Tea is like the East he grows in,
A great yellow Mandarin
With urbanity of manner
And unconsciousness of sin;
All the women, like a harem,
At his pig-tail troop along;
And, like all the East he grows in,
He is Poison when he's strong.
Tea, although an Oriental,
Is a gentleman at least;
Cocoa is a cad and coward,
Cocoa is a vulgar beast,
Cocoa is a dull, disloyal,
Lying, crawling cad and clown,
And may very well be grateful
To the fool that takes him down.
As for all the windy waters,
They were rained like tempests down
When good drink had been dishonoured
By the tipplers of the town;
When red wine had brought red ruin
And the death-dance of our times,
Heaven sent us Soda Water
As a torment for our crimes.

[Марион]

ТГ канала "Христианская Россия":

В издательстве "Никея" вышла классическая работа Г.К. Честертона

Впервые на русском языке был опубликован знаменитый сборник эссе выдающегося христианского мыслителя, писателя и публициста Гилберта Кита Честертона. В нем великий англичанин рассуждает о природе общества и общественных проблемах, политике, духовности, образовании, воспитании и браке. Наравне с другими, эта работа считается одной из важных в формировании такого политического течения как христианская демократия.

Г.К. Честертон больше известен в России как автор детективов про патера Брауна. Основной идеей творчества Честертона стало пробуждение способности изумляться, видеть мир, будто в первый раз. Писатель необыкновенно злободневный, газетчик в лучшем смысле этого слова, он предстал глубоким и оригинальным мыслителем в историко-литературных и богословских работах.

Приобрести книгу можно по ссылке:

https://nikeabooks.ru/catalog/book/chto-ne-tak-s-etim-mirom/

[Марион]

Можно также на Озоне купить - там доставка бесплатная и цена (пока) со скидкой.

Любопытно: похоже, это первый сборник эссе Честертона, переведенный и изданный на русском языке полностью. (Не путать со сборниками стихов!)

[Марион]

Можно сравнить новый перевод вышедшего сборника "Что не так с этим миром" с теми переводами эссе этого сборника, которые были включены в издание 1984 г. "Писатель в газете". Пара эссе там точно была.

Качество старого перевода, конечно, хорошее. Только вот, неожиданность (на самом деле нет) - перевод выполнен с купюрами. Целые абзацы эссе "Универсальная палка", где Честертон комплиментарно отзывается о религии, просто были изъяты.

Все-таки поросята они там были. Нет, не переводчики и не издатели сборника - это все люди подневольные. А владыки той ушедшей в небытие системы вещей, которые стояли над ними.

[Марион]

Вот о чем Честертон любил писать, причем увлеченно, так это - о Рождестве. Вслед за Диккенсом.

Стихов, посвященных Рождеству, у него множество. Он их писал всю жизнь, и в молодом, и в зрелом возрасте. В официальных сборниках вроде бы их нет, но в Интернете переводы некоторых из них попадаются.

Так что стихи будут))

Или уже были.

Причем некоторые стихи носят одинаковое незамысловатое название - типа Рождественская песня или гимн (A Christmas Carol). Можно запутаться, нужно уточнять из какого сборника, какого года и т.д.

[Neta]

А вдруг вы их систематизируете и издадите?)

[Марион]

Может быть. Я сейчас двигаюсь в этом направлении, но... на все воля Божья.

На сегодня у меня почти полсотни стихотворений Честертона переведено. Если точнее - 47 шт. Подавляющее большинство из них никогда ранее на русский язык не переводилось. Но некоторые из них уже опубликованы в Сети, в том числе здесь, на форуме. 

Размеры стихов совершенно разные. Есть простые четверостишия, типа эпиграфов, а есть - многостраничные почти поэмы.

[Марион]

Посмотрел список (или каталог) своих переводов. Пока только 3 шт. переведено таких, которые "уже переведены".

Это "Англичанин", "Песня о хороших и плохих напитках" (см. выше) и "Дитя снегов".

Может, конечно, есть еще "уже переведенное", которое я также перевел. Исключать нельзя. Но мне пока такие стихи Честертона неизвестны.

"Дитя снегов" свою версию здесь вскоре опубликую - как раз под Рождество! 

[Neta]

Какое счастье - знание языков. Бог вам в помощь, Михаил!

[Марион]

Итак, "Дитя снега".

Там песни рождества, а в окнах тусклый свет,  
И не понятно поздно или рано.
Ночь дивная длинна и затяжной рассвет, 
А темнота дождлива и туманна.

Ненастье за окном и трудно оценить 
То место,  где огни  мерцают ярко.  
Здесь радости очаг, здесь будто центр земли, 
Сердечное тепло звезды нас греет жарко.

А впереди ночлег - вот долгожданный дом, 
В хлеву – младенец в тонком одеяле.   
И к единенью душ  мы по следам идём, 
Край света здесь и кров, что мы искали. 

Под сводами небес надгробные холмы,   
Люд идолам веками поклонялся.   
Но изменился мир, угас пожар листвы,     
И с Богом человек один остался. 

(Перевод Светланы Мурашевой)
 
***********

A Child of the Snows

There is heard a hymn when the panes are dim, 
And never before or again, 
When the nights are strong with a darkness long, 
And the dark is alive with rain.

Never we know but in sleet and in snow, 
The place where the great fires are, 
That the midst of the earth is a raging mirth 
And the heart of the earth a star. 

And at night we win to the ancient inn 
Where the child in the frost is furled, 
We follow the feet where all souls meet 
At the inn at the end of the world. 

The gods lie dead where the leaves lie red, 
For the flame of the sun is flown, 
The gods lie cold where the leaves lie gold, 
And a Child comes forth alone. 

https://stihi.ru/2014/01/19/12480

Изменено 20 декабря, 2023 пользователем Марион

[Марион]

Вот еще.

Дитя снегов

Дождлива темнота, а в окнах тусклый свет,
И нескончаема пора ночей туманных.
Рождественская песнь зовёт рассвет,
Хоть и холодный, но такой желанный.

Стремимся к месту, где горят костры,
Живым огнём, нам согревая души,
Порадует нас свет одной звезды,
Как центр Земли, она зовёт заблудших.

И мы найдём тот постоялый двор,
Где спит младенец в одеяле тонком.
Поправ своим рожденьем приговор,
Лежит на сене рядышком с телёнком.

Так пламень Солнца изменяет мир -
Сгорит листва и опадёт на землю...
Замёрзнут идолы, истлеет в прах кумир.
Лишь Богу одному наш разум внемлет.

(Перевод Галины Ключниковой)

https://my.mail.ru/community/musik.stihi/47CA27BB70AA7130.html

[Марион]

А вот мой перевод. Перевел около двух недель назад.

Дитя снегов.

За окнами темно – и вот, раздались звуки гимна,
Не раньше и не позже – только в этот миг услышишь,
Когда в разгаре ночь и тьма, и ничего не видно,
И раздается вьюги злобной стук по крыше.

Нам не узнать иначе – только в холод, снегопад,
Что место есть, где пламенá великие пылают,
Что в средоточии земли веселье – вот такой расклад, -
И в центре мира звезда свыше пребывает.

И ночью темной мы идем в гостиницу старинную,
Где Младенец спелёнатый от холода скрывается,
Здесь души сходятся, сюда ведет дорога длинная -
Его убежище на краю света обретается.

Где листья красные – там боги умирают,
Поскольку пламя солнца улетело прочь и далеко,
Где листья в золоте – там боги остывают,
Есть лишь Младенец – более не остается никого.

(Перевод Михаила Костылева)

[Марион]

Любопытное стихотворение. В официально изданных сборниках Честертона его, кажется, нет. Но вот в Интернете переводов можно найти множество. Оно участвовало даже в своеобразном переводческом конкурсе. Варианты перевода встречаются весьма вольные и забавные.

[Марион]

Это стихотворение Интернет датирует последними годами XIX века. То есть это - стихотворение молодого Честертона. И, по-моему, не слишком известное.

Рождественская песнь - A Christmas Carol

Благословенный град ты, Вифлеем,
Наша Госпожа здесь успокоилась.
Чудесная Мария, непорочная,
Она родила и устроилось
Спасение нам всем.
Матерь святейшая,
Молись за нас.
Mater sanctissima, 
Ora pro nobis.

И Иосиф перед Матерью с Младенцем,
Труженик святой, исполненный любви,
Увидав в яслях спасенье мира,
Сам себе велел: семью сию храни!
Преклонил колено он от сердца.
Радуйся, Мария, благодати полная,
Роза мира, радуйся.
Ave plena gratia, 
Ave Rosa Mundi.

Также поклонились святой Богоматери
Звери, что в пещере с ними были.
Твари бессловесные в день Рождества
Хвалу Богомладенцу возносили
С изумлением немым, но проницательным.
Славьте все дела Господни
На земле свершенные.
Omnia O Opera, 
Benedicite Dominum.

И к яслям, которые престол у Бога,
Ближе всех громадный вол стоял, 
Матерь ласково погладила его легонько,
«Верую» тогда он прочитал,
Бессловесность отложив немного:
 «Се, родился Он от Девы, 
Истинный есть Человек»;
"De Maria Virgine, 
Et est Homo factus".

Пастухи тогда же в поле услыхали
(Темной ночью стало вдруг светло)
Глас архангела, чье имя Гавриил,
Речь его о Слове, что в наш мир пришло,
На колени пред Христом упали.
Вот блаженны нищие,
Их есть Царство Божие.
Sunt beati pauperi, 
Quorum Dei Regnum.

Праздновать пришли рождение Спасителя,
Также принесли дары богатые 
Мудрецы, волхвы, идя вслед за звездою, 
Подарили ладан, смирну, злато -
Так они почтили мира Искупителя.
Вот есть Бог от Бога,
И есть Свет от света.
 Ecce Deus de Deo,   
Est et Lux de Luce.

Божья Матерь сладко улыбалась,
Радуясь Младенцу своему,
Храня верность Богу одному.
Ныне – и навеки так осталось -
Мир благословен в день Рождества,
Благодать на всех людей стекалась.
Ибо и для нас сегодня
Этот Младенец родился.
Nam et nobis hodie  
Ec est Infans natus.

— (c.1896-98).

(Перевод Михаила Костылева)
 

https://chesterton.wordpress.com/2011/12/

[Neta]

Какие чудесные стихи.

[Марион]

Очередное стихотворение. Вроде бы в честь Рождества, но... как будто бы не только Рождества.

Рождественское напутствие трем гильдиям - A Christmas Song for Three Guilds

 

Напутствие плотникам

Святой Иосиф плотникам в день Рождества сказал вещь нужную:
«Хозяину терпенье подобает, а подмастерье должен быть послушным.
И ваше слово к женщине пускай не будет ни жестоким, ни презренным -
Ведь я к Жене с Младенцем относился с почитанием священным.
Постройте вы ограду, сколотите дверь, чтоб можно было дом закрыть,
Затем же выстругайте стол, чтоб можно было бедных накормить.
И ваши помыслы да будут мягки и белы, как древо светлое средь бела дня,
А коль устав порвете вы, пускай набат гремящий повествует за меня!
Пусть вывеска над мастерской у вас покрыта всевозможными щербинами -
В Дворце Веселой Cтражи некогда висел таков щит Ланселота львиный».

 

Напутствие сапожникам

Святой Криспин сапожникам на Рождество сказал для славы вящей:
«Нет пользы от гордыни мастеру, у ног чужих творящему.
Ведь истекали кровью ноги – те, что несли сиянье Благой вести,
Мы недостойны развязать ремень на обуви Его, стоя на этом месте.
Держите выше голову, пусть ваши ноги не цепляют ног чужих,
Идите ровно по стези, пусть солнце освещает мертвецов своих,
Смиренны будьте вы всю жизнь, пусть будут в мир обуты ваши ноги,
Но если вдруг устав они попрут, вы их ножами пригвоздите на дороге;
Как пехотинцы с алебардами, сомкнувши ряд, когда-то пригвоздили
Ту кавалерию, в которую на день Криспинов тучу стрел пролили» .

Напутствие художникам

Святой Лука сказал художникам в день Рождества про белые одежды:
«Смотрите, белое вы в золото и красное кунаете с надеждой,
Но подобает золото царям, а кровь исходит только от святых,
Задача сложная у вас, когда вы смешиваете краски на холстах пустых.
Вы следуйте традиции, ходите за людьми, которые все это знали
И в лабиринтах черно-белых, синего, зеленого нисколько не блуждали.
Рисуйте силу, нежность, глупость, мелочи на вашем на мольберте,
Но если кто устав нарушит, следует сказать, что он повинен смерти.
Рисуете вы столб для них и знаете к чему – на это воля есть Господня,
А нарисуете лицо блудницы – она героев всех утащит в преисподнюю».

 

Напутствие всем людям

Бог всемогущий людям всем в день Рождества сказал:
«Соделал Я вас всех свободными, от холмов старых красных взял,
И дал устав – то был призыв вам: вот, от Моего дыхания дано,
Хотите, кем угодно будьте – но вот рабами вам быть уже не суждено.
Коли устанете, то будете терпимы к увядающим фантазиям,
Одно терпеть вы не должны, одно лишь безобразие:
Крестовый следует созвать поход, коль люди сомневаются в уставе,
С трубой и факелом, и с пушкой, луком и клинком – в своем вы праве;
И катапульту не забудьте, чтобы в стене сомнения людей пролом зиял -
Ведь Мой устав – воззвание к творению, всему тому, что Я создал».

 

(Перевод Михаила Костылева)

[Марион]

Под "уставом", очевидно следует понимать Закон, который Бог дал людям и нарушение которого влечет смерть.

Хотя устав - это в то же время свод положений, устанавливающих существование и порядок гильдии, профессионального средневекового объединения людей.

Цитата

Как пехотинцы с алебардами, сомкнувши ряд, когда-то пригвоздили
Ту кавалерию, в которую на день Криспинов тучу стрел пролили» .

Речь идет о битве при Азенкуре (1415 г.)

[Neta]

Интересное напутствие всем людям.)

[Марион]

Не, ну я бы никогда такое не выдумал...