Neta Опубликовано 3 января Поделиться Опубликовано 3 января Утром 3 января ушёл в Дом Отца Александр Константинович (Каетанович) Шикер, историк и, как сказал о нём епископ Николай Дубинин, один из «заслуженных католиков-мирян» Санкт-Петербурга. Много лет он был ризничим, а в детстве — министрантом храма Матери Божией Лурдской в Ковенском переулке. В память об Александре Константиновиче публикуем сокращенную и адаптированную расшифровку его беседы с Анастасией Медведевой, которая состоялась на «Радио Мария» в январе 2020 года. – Здравствуйте! У меня сегодня в гостях замечательный человек, редкий человек, тем, что он хранит память об очень большом периоде жизни католической общины Петербурга – Ленинграда, поскольку его отец и он сам были прихожанами и работали в приходе Лурдской Божией Матери в Ковенском переулке в тот период, когда она была одной из двух единственных действующих церквей на территории Российской Федеративной Социалистической республики. Александр Каетанович Шикер, чудесный и замечательный, у меня в гостях, и я его буду мучить расспросами о том, как выглядела и чем была замечательна литургическая и приходская жизнь тех времен, о которых мы знаем только легенды. Очень мало, на самом деле, знаем. И первый мой вопрос такой: Вы вообще когда себя помните на Ковенском? – Я себя помню с 1958 года. С начала 58-го года, когда я приехал с Севера. Наша семья была в ссылке на Севере, в городе Ухте. После реабилитации отец получил быстро квартиру здесь, в Ленинграде. Сначала мы с мамой сюда приехали, а потом он. Он хотел немножко там подработать, заработать себе на пенсию. И в 58-м вернулся сюда. Мне было 12 лет. – И поскольку Ваши родители были воцерковленными верующими людьми, Вы сразу начали ходить в церковь? – С мамой, да. Она знала, куда идти. Я бы в 12 лет не нашел бы. Нам дали квартиру далеко, в Невском районе. С удовольствием бы ходил на Бабушкина, пешком (смеется). Но не было такой возможности. И мы ездили с ней вместе, когда на трамвае, когда на автобусе. Ездили на Ковенский довольно-таки часто. В воскресенье на Мессу обязательно. – А много тогда было там детей? – До 59-го года были даже маленькие дети, дошкольники… Про министрантов говорю. А девочек мы видели, когда были процессии. Они надевали белые платья и очень торжественно шли в процессии по храму. – А Вы сразу стали министрантом? – Тут нужно вернуться немножко назад. Мы жили в Ухте. Отец был настолько напуган всеми своими Соловками и прочими преследованиями, что не учил меня религии. Никогда не говорили об этом, не молились по утрам и вечерам. Я очень завидовал воспоминаниям [епископа] Верта, как в его семье все было торжественно в те советские времена. Такого не было. Ничего такого не было. Были еще брат и сестра, старше меня на 10 и на 12 лет. Потом они уехали учиться сюда, в Ленинград. В Ленинграде были родственники. Но отец в такой ссылке был, что это, как я понимаю, был «сто первый километр». И он выбрал именно то место. Он мог и в Новгород. Я знаю, многие католики и в Новгороде Великом жили. В Мурманске… Еще в каких-то городах. Но он вот выбрал Коми АССР. Летом мы приезжали в отпуск всегда в Ленинград, всей семьей. У мамы тут была мама еще жива, ее родственники многочисленные, ее сестры и братья. Было где остановиться. Так вот как раз в это время, в 57-м году, отец познакомился с литовцами, с общиной литовцев, там в Ухте. И оказалось, что у них есть священник католический. Он был духовным отцом «Лесных братьев». Видимо, не очень активным, раз его не расстреляли и дали срок не очень большой. – То есть он тоже был в ссылке там? – Да, он был каменщиком на стройке. Вечерами мог где-то служить, крестить, венчать – на домах, нелегально, естественно. Вот и у отца появилась тогда какая-то отвага. Брат и сестра уехали, а у нас в бараке была трехкомнатная квартира, если можно так назвать. Комната одна большая освободилась, и он устроил в ней часовню. Плотника нашел, сделал алтарь. Художника нашел, образа написал. И потом уже, рассматривая фотографию, я заметил, что даже на Ковенском канделябры по четыре свечки он сделал сам, выпилил из фанеры. – Этот священник Вас и крестил? – Нет, крестила мама. Но тогда надо вернуться еще раньше. Мы так доберемся до рождения родителей. Родился я в 46-м году, а мама была родом из Вильно. У нее даже в советском паспорте было написано «место рождения: Вильно, Литовская АССР». У отца, естественно, было написано «Ленинград», хотя он родился в Петербурге. Ну вот у мамы так получилось. Она была патриоткой Вильно и Ленинграда и хотела, чтобы я родился в Ленинграде. До этого дочка у нее родилась в 35-м году, Ядвига. Они тогда жили в Мурманске. И у нее в паспорте был Мурманск. Ей не нравилось, что в паспорте… Брата Роберта в 37-м году рожала уже здесь, в Ленинграде, ну, и меня решила. Приехала, видимо, накануне, за 2-3 месяца. Было, где остановиться – у её мамы. Они жили на Невском, 103 тогда. Там я родился в октябре месяце. И говорили, что даже назвали Александром, потому что роддом был в Александро-Невской Лавре раньше. Мама приехала сюда со своим сыном Робертом. Он пошел в школу здесь. Ядвига осталась там. Она постарше была, с отцом. И год они прожили здесь. Пока, как говорится, на ноги я не встал. Окреп здесь, потому что на Севере и с питанием, и со всем плохо было. И мама рассказывала, и крестную я свою знаю, Веронику, которая говорила, что крестили на Ковенском. Но когда это было? В 46-м году, сразу же? Или в 47-м? Я, будучи на Ковенском ризничим, нашел такой маленький блокнотик, который оказался крестильной книгой 47-года. Её вёл Казлас, первый настоятель советский, уже послевоенный, карандашом на латинском языке. И я там нашел Белковскую, свою жену, себя не нашел. Еще там пару друзей своих нашел. А себя не нашел. Видимо, крещен в 46-м году. – А о. Иосиф Казлас приехал в Ленинград когда? – Он приехал в конце 46-го года. Поначалу советские власти помогали ему всячески, что удивительно. И квартиру предоставили, и прописали сразу. Карточная система еще была, карточками обеспечили. Но был конфликт с Розой Ивановной Сушаль. Хотя ей уже было под девяносто. Она была председателем двадцатки, официально. Органисткой и комендантом приходского дома. И она с каверзой все время подходила к Казласу и спрашивала: «А Вы французский язык знаете?». Он говорит: «А зачем нам французский? Мы на латыни сейчас служим. Разве у вас много французов? Я знаю литовский, польский, латышский». Он сам литовец, но работал всю жизнь в латвийских приходах. Вот с такими каверзами. Ему это не очень нравилось. И чувствовал, что часть прихожан к нему тоже подозрительно относится. Хотя, наверное, как вы знаете, ему Петербург-Петроград-Ленинград был близок очень. Он учился в семинарии здесь. В академию не поступал, а сразу уехал на приходы в Латвию. – Когда Вы вернулись из Ухты в возрасте 12 лет, настоятелем все еще был он? – Да, настоятелем был Казлас, но уже был и Ян Буткевич. – И Вы должны были пройти сначала какую-то катехизацию, чтобы стать министрантом? – Ну, во-первых, к Первому Причастию я еще в Ухте успел приступить… – У того подпольного священника? – Да, отец ездил в Латвию или в Литву. Я даже думал, что он ездил к Матулёнису. Он был с ним знаком. Он привез оттуда орнаты, ризы, Миссал. Как-то уже не боялся. Хотя могли прихватить. И соседи у нас были. На Пасху пришло столько литовцев! Девочки в национальных костюмах литовских, было слышно вокруг, как они пели. Удивительно, что нам все сошло с рук. А учили как? Отец по-русски написал польские молитвы. – А Вы по-польски в семье не говорили? – Нет, никогда не говорили. Мама плохо по-польски говорила, отец – немножко. – Но религии учили по-польски? – Учеба была элементарная. И вот у о. Людвига (так звали того священника) принял Первое Причастие. Есть даже фотография: я стою со свечкой на фоне алтаря. Мы с братом и сестрой как-то разделились на этой почве. До сих пор. Для меня это очень тяжело. Какой-то барьер между нами. Но так получилось. – Но все-таки когда Вы стали министрантом? – Я немножко министрировал с отцом в Ухте. Знал, куда Миссал перенести. Звоночек, по-моему, у меня уже там был. Пришли сюда, и я уже стал смотреть. Поэтому когда меня потом просил кто-то научить, принцип был такой: идем вместе в алтарь, надеваем одежду. Не в куртке, не в пальто. Сиди и смотри. Встали все вокруг, и ты встаешь. Смотришь, что делать. Потом, когда руки омывает священник, идем вместе. Кувшинчик пока не доверяю ему полить, но на, полотенчико держи. Держать вот так надо. Если какие-то ошибки, не ворчу на него, не учу в алтаре во время службы, а потом, в ризнице, обсуждаем этот момент и можем выйти в алтарь уже сами. Еще раз покажу ему, что как. – И так же учили Вас? – Нет, я тоже смотрел на всех. Стоишь в сторонке, смотришь, прислушиваешься, присматриваешься. Потом случалось, что в будние дни ты один приходишь. На каникулы мы любили приезжать. И знаете, приезжало много священников, по 3-4 человека. Тогда нельзя было служить за одним алтарем. А они не могли не служить. Сиди и жди, пока один отслужит, другой пойдет. Поэтому у нас в храме было четыре алтаря, и мы, двое-трое парней каждому успевали прислуживать. – И сколько мальчиков-министрантов было? – При Казласе не помню, сколько было. А при Буткевиче, особенно когда праздник, в два ряда вставали перед алтарем, перед старым алтарем. Одни – на ступеньки, а другим приходилось на полу уже на колени вставать. Тогда подолгу стояли на коленях. – А не боялись, что в школе узнают? – Чаще всего видели наши затылки. Боялись, когда по воскресеньям раздавали Причастие. В 9 утра была служба на латинском, пели во время Причастия «Святый Боже» на русском. И раздавали Причастие по центру храма. И тогда боялись. Подходили к самым дверям и косились, нет ли там кого из школы или еще откуда. Только эти моменты. – А были какие-то занятия для детей? – Нет, это категорически не разрешалось. В Латвии, в Литве столько священников пострадали из-за того, что занимались с ребятами! – Хорошо, это понятно, но все-таки, откуда Вы могли понимать что-то про Мессу? В молитвеннике было что-то написано или кто-то с Вами разговаривал? – Большинство ребят, насколько я понял, ходили в храм с родителями, пока маленькими были, наблюдали хотя бы общую картину. У меня был молитвенник, подаренный знакомой прихожанкой. Очень маленький, он был разграфлен пополам: половина на латинском и тут же – перевод на польский. Польскому меня стала учить моя крестная, Вероника, она была одинокая женщина. Я приезжал к ней в гости по воскресеньям. Мы читали Адама Мицкевича. Она меня поправляла. Катехизацией она тоже не занималась.Во время Мессы, когда пели «Gloria», «Credo», тяжело было выстоять. Я уж весь молитвенник прочитаю от корки до корки, чтобы не отвлекаться. И там была министратура на латинском языке. Когда я не знал наизусть, читал оттуда, а потом я все это наизусть выучил. И все было хорошо. А в 59-м году вышло распоряжение Хрущева, чтобы до 18 лет не допускать детей в алтарь или в процессию, к активному участию в богослужении. Нельзя было. Дежурили дружинники из соседних школ. Одного мальчика прихватили у нас, в дружину отвели, там пропесочили, и он перестал ходить. – Вы помните, как в 50-е годы служили? Как потом изменилась Месса? Ваш отец был председателем двадцатки? – Да, с 70-го года по 76-й. Он вернулся немножко пораньше. Работал, в храм ходил по воскресеньям, но не был ризничим, никем не был. – Какую роль играли миряне в содержании и украшении храма? Держать в порядке богослужебные облачения и предметы, покровы у алтаря… Это все делали миряне? Сестер ведь никаких не было? – Были миряне. Прачка, кухарка, уборщица. Они оплачиваемые все были. Есть ведомости платежные, сколько им платили. Не такие уж большие суммы, но есть. В подвале стояли лоханки, стиральных машин не было, там стирали, вешали белье и все-все-все. – А какие были у этой общины, претерпевшей многотысячные высылки, литургические традиции? Вот Вы упомянули, что на Причастие пели «Святый Боже» по-русски… – Да, как-то запомнилось. Были книжки на русском языке. Кстати, в 60-м году добились у уполномоченного напечатать молитвенники на русском языке. Никто переводами, конечно, не занимался. Это, я так понял, был молитвенник для русских католиков 15-го или 16-го года издания. У меня есть ксерокопия, но я видел живьем. Толстый такой… – То есть его перепечатали? – Перепечатали на пишущих машинках маленький молитвенник. Даже для этого нужно было разрешение. Но проклеили, правда, в переплетной мастерской. Черная такая плотная обложка, крест латинский на нем выдавлен. Внутри: Катехизис, как готовиться к Первому Причастию, Литании, Крестный Путь… Основные молитвы. Небольшой. – Русские молитвенники были нужны, потому что молодежь уже не говорила по-польски? – Родители напрягали, но, как говорится, не все дошли до финиша. Я очень рад, что, когда началась Перестройка, сразу перешли на русский язык. Никакого польского, ничего. – А проповедь была тоже по-русски? – Проповедь была на русском дневная. Настоятель говорил проповедь с 11 до полдвенадцатого. Во время службы, как сейчас, проповедовали только на Пасху или на Рождество. А после окончания службы полчаса говорил Буткевич проповедь на польском. Уходило примерно процентов десять людей, в том числе и мы, министранты. Остальные оставались, значит, что-то понимали. – А Вы общались внутри прихода? Потому что есть воспоминания, что в 70-е прихожане уже не очень общались внутри прихода, то ли опасались… – Общались со знакомыми, с родственниками. Если в ризницу кто-то пришел, со священником какие-то вопросы, то уже чувствуешь – свой человек. А так, не знаешь, свой – не свой, на человеке не написано. Пообщаешься и потом… – У Вас появились какие-то друзья, такие же мальчики? – Конечно! И девчонки. Буткевич очень любил молодежь, любил спорт. У него был знакомый на базе «Спартак», и мы, школьники, ездили туда зимой, гоняли с горок на лыжах. Оттуда ехали к кому-то знакомому. Чаще всего к Карпенку Эдуарду. Его мама варила сосиски, картошку. Любили очень танцевать. Заводили музыку и танцевали. Никакой катехизации. Беседовала Анастасия Медведева Расшифровка: Ольга Хруль Источник 2 Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Neta Опубликовано 3 января Автор Поделиться Опубликовано 3 января Соболезнования в связи со смертью Александра Константиновича Шикера Дорогие собратья во священстве, возлюбленные во Христе братья и сестры! Сегодня я узнал о том, что Господь призвал в Свой дом Александра Константиновича Шикера – человека, который внес огромный вклад в сохранение католической традиции в России и особенно в Санкт-Петербурге. Для множества людей он был не только источником бесценных знаний об истории Церкви в нашей стране, но и примером человека, влюбленного в Христа и Его Церковь и бескорыстно посвятившего свою жизнь служению Им. Выражаю свои самые искренние соболезнования семье Александра Константиновича и всем, кому он был дорог. Прошу вас помнить о нем в своих молитвах, священников – по возможности отслужить о нем заупокойную Мессу. Ваш во ХР + Павел П. Архиепархия Божией Матери в Москве 1 Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Рекомендуемые сообщения
Для публикации сообщений создайте учётную запись или авторизуйтесь
Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий
Создать учетную запись
Зарегистрируйте новую учётную запись в нашем сообществе. Это очень просто!
Регистрация нового пользователяВойти
Уже есть аккаунт? Войти в систему.
Войти