Евгений Крашенинников

Уточню (чтобы потом кто-нибудь не приписал Католической Церкви то, что она не считала): неженатый католик должен воздерживаться не "хоть немного", и не "в идеале", и не "стараться", а должен просто воздерживаться всегда. (И книга Кнотца с этим не спорит).

Не увидел, что у Кнотца противоречит приведённой цитате.

Кстати, ровно наоборот. Очень часто получается верно взглянуть на явление со стороны.

Нет. Потому что есть ещё много чего, помимо этого. Кстати, о.Ксаверий не пишет, что все должны этим пользоваться. Можно и должно - разницу чувствуете?

Отец Ксаверий нигде в книге такого не пишет. А пишет ровно наоборот. Не лучший приём: сочинить фразы, приписать их оппоненту, а потом начать с ними бороться.

Шахиджанян, кстати, писал вполне профессионально и мудро - но, разумеется, светски. Поэтому Кнотц мне Шахиджаняна напомнил только профессиональностью.

То, что эту тему поднимает монах (как и поднимал её в своё время Папа), конечно, замечательно, так как ему удаётся, обсуждая важные для людей сферы, не забывать о Боге и вообще помогать наполнять людям Божьим присутствием всю их жизнь. Никакого фривольного тона не заметил, равно как и непристойностей.

О конкретных протестантах могу сказать много хорошего, как о людях. Если о протестантах вообще - другое дело. Поэтому хотелось бы уточнения вопроса.

Почему я стал католиком? Ответ сам по себе очень прост - потому что Господь оставил одну Церковь, единую, вселенскую, и этой Церковью из всех возможных христианских является только Католическая – единая, вселенская, апостольская. Трудность в том, что в моей жизни это понимание происходило настолько незаметно, само собой, постепенно, что я не могу выделить каких-то неожиданных озарений, скачков. Знаю, что ещё в конце 80-х я говорил, что молиться Господу могу в любом храме – хоть православном, хоть католическом, хоть в молельном доме у баптистов (Бог-то один), но всё-таки православная внешняя культура мне, мол, ближе. (Почему ближе? Архитектуры православной в Магадане не было, пения церковного я и не слышал, в Церкви на службе был один раз в Рязани (и запомнилось там только, как люди отталкивали друг друга, чтобы пробиться к Причастию), с Евангелием я знакомился не по рассказам бабушки, а по пересказу Гегеля – но всё-таки считал, что православное ближе). А уже в середине 90-х я знал, что я – католик, хотя официальный переход был в 1998 году. А повлияло на это три вещи: 1) то, что я уже написал выше: чёткое и простое понимание, что Церковь должна быть одна. 2) Когда я понял, что истина у престола святого Петра (вернее, он на страже истины), а не у православных церквей (при всём сохраняющимся к ним уважении – догматическом; к реальным национальным – по-разному) – о протестантах даже мысли не было, хотя проповедники тогда были везде, начиная от автобусов и заканчивая телевизором – так вот, когда я это понял, я стал читать подробнее о различиях. И ведь понятно, что читал я тогда литературу не католическую (ну не было её тогда – ну или почти не было; хотя Честертон десятка других стоит!!), а православную. И разного типа: от ортодоксально-православных (извините за каламбур) брошюрок до вполне либеральных, вроде о.Сергия Булгакова. И именно у Булгакова я обнаружил (в его книге «Православие») интересный метод дискуссии, который потом встречал у всех хороших православных авторов (у нехороших главный приём – ложь и безграмотность). Так вот, о.Сергий описывал преимущества православия и слабые места католичества. Но разговор каждый раз шёл о разном; не так: вот, мол, у православия это хорошо, а в католичестве именно это плохо – нет! Он пишет: в православии это хорошо, а в католичестве другое плохо! Но когда я начинал выстраивать реальную пару, то оказывалось, что то, что автор хвалил в православии, лучше и глубже развито в католичестве, а то сомнительное, что он находил в истории католичества (и справедливо), ещё более ярко проявлялось в православии, причём не только в истории, но в недавнем прошлом (про день сегодняшний он тогда знать не мог). То есть православие описывалось по воображаемой идеальной модели, а католичество по реальному воплощению. 3) Потом я прочитал и католические книги, хотя это не всегда было нужно, потому что уже из чтения Нового Завета, можно было сделать выводы о филиокве, да и своим умом догадаться, как на самом деле надо переводить слово «непогрешимость» в догмате. И я понял, что я согласен в том числе и с догматикой Католической церкви – и это, признаюсь, меня очень обрадовало. Потому что я был бы в ней так и так – потому что именно она единая и вселенская, и оставлена нам в преемственном ряде от Господа до нынешних пап и епископов – но и потому что она ещё и правильна.Если же всё-таки пробовать вспомнить какие-то конкретные события, которые вели в Церковь, то вспоминаются некоторые эпизоды: - Мой студенческий друг из первой московской общины НК всё ходил и спрашивал: кто для тебя Христос? - Это было, видимо, в первой половине 90-х. Думаю, этот главный вопрос и был определяющим. - Как-то я оказался в церкви Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии (значит, церковь уже вернули, но перекрытия были) - какой год? - и я встал за всеми и причастился. А на выходе встретился с этим же товарищем и почему-то смущённо (я очень хорошо помню это смущение) сказал об этом. И он выкатил глаза: тебе же нельзя! Я был поражён, я даже не догадывался, что может быть нельзя (я вообще как-то мало спрашивал). Я думаю, что именно тут начало закладываться понятие «церковности», без которого ты будешь не во вселенской Церкви, а в церкви имени самого себя. - Опять он же зазвал меня на катехизацию. И я пошёл с ещё одним другом. И вот мы выходим на Краснопресненской, а куда идти, я не помню (я был раз, может, два). И я предлагаю выйти наверх и искать (понятно, что не нашли бы). А тут из вагона выходит Сергей Юмашев (тот самый, из НК) – оппа! И мы с ним на катехизацию. И ещё очень важным было то ощущение Второго Ватиканского Собора (и Папы Иоанна Павла Второго) – это ощущение свободы и радости, которую тебе даёт Церковь, и вместе с ним ощущение вековой традиции, тысячелетнего единства – Небесной и земной Церкви, которое и делает Церковь вселенской, католической.

"Сатирикон" Петрония - живой памятник нероновщины. Ватиканские фрески - живой памятник борджианства. "Гений дзюдо" Куросавы - живой памятник японского милитаризма.

1966, Поланский, "Тупик", золотой медведь. Из тех фильмов, где есть не просто сюжет, актёры, цвет и звук (даже хорошие), а в котором есть интонация - что-то смутное, невыразимое и наполняющее какой-то тоской - тоской по жизни, по людям...

А вот, кстати, не уверен. Мне всегда казалось, что мнение о книге (фильме) нужно составлять до прочтения (просмотра). Если я этого не могу, то я буду покупать книгу, читать и плеваться; ну книгу-то отложить можно, а вот встать в зале кинотеатра и выйти уже неприличнее, да и деньги же уже потрачены. Есть способы, как понять, хорошее кино (книга) или нет; понравится ли мне (или нет). Для\ каждого существуют эксперты; мы знаем тех, с кем наш вкус совпадает; мы знаем мелочи (про содержание, про форму), которые подсказывают нам, что же мы увидим; мы знаем фамилии режиссёров и т.п. И в этом отношении размышление Ивана (написанное именно как размышление причём с выводом именно для себя) мне кажется вполне интересным. Я не уверен в том, что однозначно согласен с таким способом оценивания, надо ли смотреть фильм, но подумать над этим интересно, посравнивать с уже известным.

Первое: помнить, что через это пройдут все дети, что это норма, это было и будет, никуда от этого не деться, и поэтому относиться к данному явлению спокойно (не предполагать, что оно повлияет на всю жизнь дальнейшую, сформирует характер и т.п.). Второй: в эти моменты разговаривать с ребёнком, как будто ничего и не происходит особенного; медленно, внятно, так как бурная реакция взрослого - это то, что ребёнку и надо. Третье: ребёнок делает это, чаще всего, чтобы привлечь к себе внимание; значит, внимания ему не хватает (даже, если нам кажется, что мы много времени проводим с ним). Значит, надо просто с ним больше разговаривать, играть, привлекать к делам и т.п. (разумеется, не в описанные моменты). Четвёртое: "отыгрывать" подробно те ситуации, в которых ребёнок точно слушается (мы же знаем его любимые дела); то есть, когда зовём мульт смотреть, например, говорим: "А сейчас мы идём смотреть мультфильм. Ты будешь смотреть? Ты точно хочешь? Может быть, ты всё-таки займёшься чем-то другим? А ты не будешь плакать, ногами стучать? Ты досидишь до конца?..." Цель двоякая: ребёнок видит, что ориентируются на его желания, и он начинасет положительно отвечать на вопросы, на которые в другой ситуации орал. Пятое: не подставлять ребёнка; мы же можем предположить, где он может взбрыкнуть; вот и надо стараться эти ситуации не создавать по возможности. Шестое: помнить о первом. А вообще, нужно просто всё время (всё время) думать о том, что сказать, что сделать; и думать до того, как наступит ситуация. И понимать, что стопроцентной гарантии успешности нет, потому что на ребёнка влияет огромное количество факторов, которые учесть нельзя, и с возрастом это будет увеличиваться.

А где он будет служить?

Вот мы решили делать по субботам дни рождения кукол. Первый провалился в суете повседневности, мы решил его не засчитывать. Если получится - расскажу, как прошло.

Основная: что люди туда так и не вошли. Огромное число людей просто не в курсе о том, что это есть (то есть они знают, но так же, как про существование Антарктиды - к ним отношения не имеет). Мне кажется, главная беда - именно в проповеди. Нашей, общей: и священников и мирян. И ответственность мирян за ошибки даже больше.

Впервые в этом году сходили на "Юнону и Авось" (понятно, что без Николая Петровича) - в каждой интонации, в каждом движении главного героя на сцене представлялся всё равно он ("а здесь он был бы глубже... а тут более продирающе бы исполнил...). А любимый - в "Старшем сыне".

Я не знаю, как тут богословски, но психологически, разумеется, так. Семья может воспринимать себя как листок на волне, борющийся со стихиями - против всех; а может находиться в уютной, защищённой гавани - с вековыми стенами. Беды будут везде, но ощущение, что несмотря ни на что всё будет хорошо - это очень укрепляющее ощущение. И символические формы (от которых упорно пытается отказываться современный мир) помогают в этом укреплении. В своё время Карл Густав Юнг (психолог с закидонами, но очень въедливый, глубокий) предполагал, что уничтожение любой символики приводит к невротизации людей, потому что символы рождались не случайно, а отвечали глубинным (понятно, бессознательным устремлениям человека). И, кстати, он писал, что среди его клиентов католиков то ли не было, то ли было ничтожно мало, потому что у них (это первая половина 20-го века) было символическое, внешнее, общее, реализованное воплощение стремления к реальному общению с высшей силой.

А у нас в детском саду мальчик Космос... Как оказалось, это под влиянием фильма "Бригада" - там, вроде, был такой герой, которого папа-академик назвал в пылу увлечённости всеобщей космосом. То есть уже смысл имени перевернулся: Космос - это бандит из фильма. При этом, понятно, что все ребёнка называют Косьмой - именно домашние. А зачем тогда Космосом назвали? Разумеется, иногда по имени можно делать некоторый прогноз о будущем ребёнка (без всякой мистики): если имя выпендрёжное, то и родители такие, и атмосфера в доме, и там несколько вариантов развития событий (но не радостных для ребёнка). Исключением являются случаи, когда родители могут создать для себя и ребёнка особый мир - который будет длительным и обширным; в этом отношении и бэкхемовские дети в более безопасной ситуации. А Российские Миланы (не в честь литературных героев 18-го века, а в честь футбольного клуба) в ситуации худшей. Вообще, когда ребёнок получает имя - это же серьёзное событие, значимое. И если в нём есть только что-то от сиюминутности ("а захотелось!"), то значит о ребёнке особо и не думается. Это как наколка - написал "люблю Машу", а уж и не любишь её, а надпись-то осталась. А тут же ты наколку другому делаешь...

Примерно так: