Он раскрыл истинную программу своего понтификата в двух интервью и одном письме к интеллектуалу-атеисту. Всё более явным становится его расхождение с предшествовавшими ему Папами. В словах и в делах. Сандро Маджистер Состоявшаяся в эти дня первая встреча восьми кардиналов, созванных для консультаций Папой Франциском, а также его завтрашний первый визит в Ассизи – город святого, имя которого он взял, – это события, которые, безусловно, характеризуют начало этого понтификата. Однако еще более характеризующими его направление являются четыре медиа-события, произошедшие в минувшем месяце. — интервью Папы Хорхе Марио Бергольо журналу «La Civilta Cattolica», — его письмо с ответом на вопросы, публично обращенные к нему Эудженио Скальфари, основателем главной итальянской ежедневной светской газеты — «la Repubblica», — последовавшая за этим беседа-интервью с тем же Скальфари, — и другое письмо, с ответом другому поборнику воинствующего атеизма, математику Пьерджорджо Одифредди, написанное уже не нынешним Папой, а его живущим предшественником. Любому, кто хотел бы понять, в каком направлении хочет двигаться Франциск, и что отделяет его Бенедикта XVI и от других предшествовавших ему Пап, не надо делать ничего другого, кроме как изучить и сравнить эти четыре текста. * * * В интервью, данном Папой Бергольо «La Civilta Cattolica», есть один пассаж, который был всеми воспринят как ясный разрыв с линией, проводившейся не только Бенедиктом XVI, но и Иоанном Павлом II: «Мы не можем постоянно говорить только о вопросах, связанных с абортом, гомосексуальным браком и использованием методов контрацепции. Это невозможно. Я не говорил много об этих вещах, и меня в этом упрекали. Но когда мы говорим об этом, надо говорить об этом в контексте. Учение Церкви по этим вопросам известно, и я – сын Церкви, но нет необходимости говорить об этом постоянно. Наставления Церкви, будь то догматические или моральные, не равноценны. Пастырское миссионерское служение не может быть одержимо передачей разрозненного множества доктрин, которые нужно настойчиво навязывать. Миссионерское благовестие сосредотачивается на существенном, на необходимом, на том, что больше всего захватывает и привлекает, воспламеняет сердца, как это происходило с учениками в Эммаусе. Мы должны отыскать новое равновесие, иначе даже здание нравственного учения Церкви рискует сложиться как карточный домик, утратить свежесть и благоухание Евангелия». Конечно, Папа Франциск прекрасно осведомлен о том, что для двух предыдущих Пап также абсолютным приоритетом являлось возвещение Евангелия; что для Иоанна Павла II милосердие Божие было настолько центральным понятием, что он посвятил ему воскресенье литургического года; что Бенедикт XVI именно об Иисусе – истинном Боге и истинном человеке – написал книгу всей своей жизни теолога и пастыря; наконец, что ничто из всего этого не отделяет его от них. Франциску должно быть известно, что то же самое наблюдение приложимо и к тем епископам, которые более других действовали в гармонии с двумя Папами – его предшественниками. Например, в Италии – это Камилло Руини. Основные события его «культурного проекта» сосредоточены именно на Боге и Иисусе. Однако, как Кароль Войтыла, так и Йозеф Ратцингер, и такие пастыри, как Руини или, в Соединенных Штатах, кардиналы Фрэнсис Джордж и Тимоти Долан, ощущали, что возвещение Евангелия не может осуществляться в отрыве от критической интерпретации прогрессирующего нового взгляда на человека, радикально отличающегося от понимания человека как сотворенного Богом по Его образу и подобию, и в отрыве от вытекающих из такой критической позиции действий в пастырской сфере. Именно здесь Папа Франциск размежевывается со своими предшественниками. В его интервью журналу «La Civilta Cattolica» имеется еще один ключевой пассаж. На вопрос отца Антонио Спадаро об «антропологическом вызове» Папа отвечает в уклончивой манере. Он демонстрирует непонимание серьезности той смены цивилизаций, которую анализировал и решительно отвергал Бенедикт XVI, а до него – Иоанн Павел II. Он демонстрирует убеждение, что на вызовы современности лучше отвечать простым возвещением милосердного Бога, того Бога, который «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». В Италии, да и не только в ней, такую альтернативную позицию по отношению к Иоанну Павлу II, Бенедикту XVI и кардиналу Руини, занимал кардинал и иезуит Карло Мария Мартини. В США эту позицию представлял кардинал Джозеф Луис Бернардин – до того как лидерство в конференции епископов перешло к кардиналам Джорджу и Долану, чрезвычайно лояльным Войтыле и Ратцингеру. Последователи и поклонники Мартини и Бернардина сегодня видят во Франциске Папу, который придает очертания их надеждам на реванш. И, подобно тому, как кардинал Мартини был и остается чрезвычайно популярен для общественного мнения, внешнего по отношению к Церкви и враждебного к ней, точно так же происходит и с нынешним Папой. * * * Обмен посланиями и последующая беседа Франциска и открытого атеиста Скальфари помогают объяснить эту популярность Папы даже «in partibus infidelium» («странах неверных»). Уже во фрагменте статьи, опубликованной 7 августа, в которой Скальфари обращается к Папе с вопросами, есть указание на положительный образ нынешнего Папы, сложившийся у основателя «la Repubblica»: «В его миссии присутствуют два скандальных новшества: бедная Церковь Франциска, горизонтальная Церковь Мартини. И еще третья: Бог, который не осуждает, а прощает. Нет возмездия, нет ада». Получив и опубликовав письмо с ответом от Папы Бергольо, Скальфари в своем комментарии на него с удовлетворением добавляет еще одно наблюдение: «Столь широкой открытости современной секулярной культуре, столь глубокого понимания совести и ее автономии мы никогда еще не слышали с престола св. Петра». Утверждая это, Скальфари ссылается, главным образом, на то, что Франциск написал о примате совести: «Вопрос заключается в послушании собственной совести. Даже для того, у кого нет веры, грехом является идти против совести. В самом деле, слушать ее и быть послушным ей означает принимать решения перед лицом того, что понимается как добро или как зло. И от этого решения зависит, являются ли наши поступки добрыми или злыми». Папа Франциск не добавил ничего более. И некоторые внимательные читатели задались вопросом, как это столь субъективистское определение совести, при котором индивид выступает как единственный критерий решения, согласуется с представлением о совести как пути по направлению к истине – представлением, углублявшимся веками богословской рефлексии, от Августина до Ньюмана, и которое настойчиво повторял Бенедикт XVI. Однако в своей последующей беседе со Скальфари Папа Франциск оказался еще более категоричен в редуцировании совести к сугубо субъективному акту: «Каждый из нас имеет свое видение Блага и Зла и должен сделать выбор в пользу того, чтобы следовать Благу и бороться со Злом, как он их понимает. Этого было бы достаточно, чтобы сделать мир лучше». Неудивительно поэтому, что атеист-просвещенец Скальфари написал, что «полностью разделяет» эти слова Бергольо о совести. Как неудивительна и благожелательность, с которой он принимает и другие слова Папы, своего рода программу нового понтификата, или «самую острую проблему, с которой сталкивается Церковь»: «Наша цель – не заниматься прозелитизмом, но выслушивать нужды, желания, разочарования, надежды. Мы должны возвращать надежду молодым, помогать старым, открывать путь в будущее, распространять любовь. Бедные среди бедных. Мы должны принять изгоев и проповедовать мир. II Ватиканский собор, вдохновленный Папой Иоанном и Павлом VI, принял решение смотреть в будущее с современным духом и открыться современной культуре. Соборные отцы знали, что открыться современной культуре означало религиозный экуменизм и диалог с неверующими. Но впоследствии в этом направлении было сделано чрезвычайно мало. У меня есть смирение и амбиции, чтобы желать сделать это». В этой программе понтификата нет ничего, что не могло бы быть принято доминирующим секулярным мнением. В том числе и утверждение, что Иоанн Павел II и Бенедикт XVI сделали «слишком мало» для того, чтобы открыться духу современности, находится вполне в русле такого мнения. Секрет популярности Франциска – в той щедрости, с какой он делает уступки ожиданиям «современной культуры», и в предусмотрительности, с которой он уклоняется от того, что могло бы стать камнем преткновения. И в этом он также решительно расходится со своими предшественниками, включая Павла VI. Есть один пассаж в проповеди тогдашнего архиепископа Мюнхена Ратцингера, произнесенной им 10 августа 1978 года по случаю кончины Джованни Баттисты Монтини – очень многое проясняющей, в том числе и благодаря упоминанию в ней совести, «мерой которой является истина»: «Папа, который сегодня не подвергался бы критике, не выполнял бы своих обязанностей по отношению к этому времени. Павел VI противостоял телекратии и демоскопии – двум видам диктаторской власти наших дней. Он смог сделать это, поскольку принимал в качестве критерия не успех и одобрение, но совесть, мерой которой является истина и вера. Именно поэтому он во многих случаях искал компромисса: вера многое оставляет открытым, предоставляет широкий спектр решений, она предлагает в качестве критерия любовь, которая чувствует себя обязанной всему, и потому она побуждает к великому уважению. И именно поэтому же он был непреклонен и решителен, когда на кону была сама суть традиции Церкви. В нем эта твердость происходила не из бесчувственности того, чей путь определяет жажда власти и презрение к людям, но из глубокой веры, которая делала его способным выдерживать противодействие». * * * Подтверждением тому, что разделяет Франциска с его предшественниками, стало и письмо, которым Ратцингер-Бенедикт XVI, прервав свое молчание после отречения, ответил на книгу «Дорогой Папа, я пишу тебе», опубликованную в 2011 году математиком Пьерджорджо Одифредди. Оба последних Папы охотно общаются с открытыми атеистами и лидерами секулярного общественного мнения, но делают это в весьма различной форме. Если Франциск избегает камней преткновения, то Ратцингер, напротив, делает их очевидными. Достаточно прочитать следующий отрывок из его письма в Одифредди: «То, что вы говорите о фигуре Иисуса, недостойно вашего ученого звания. Если вы ставите вопрос так, словно бы об Иисусе не было известно абсолютно ничего, и ничего достоверного нельзя было бы утверждать о Нем, как об исторической фигуре, тогда я могу лишь решительно предложить вам немного повысить свою компетентность в том, что касается исторического аспекта. С этой целью я рекомендую вам, прежде всего, ознакомиться со всеми четырьмя томами, которые Мартин Хенгель (экзегет факультета протестантской теологии Тюбингенского университета) опубликовал совместно с Марией Швемер. Это выдающийся образец точности и широчайшего охвата исторической информации. Перед всем этим то, что вы говорите об Иисусе – это опрометчивые высказывания, которые не следовало бы повторять. То, что в области экзегезы было написано также множество недостаточно серьезных вещей – это, к сожалению, неоспоримый факт. Американский семинар об Иисусе, который вы цитируете на 105-й и последующих страницах, лишь в очередной раз подтверждает то, что Альберт Швейцер сказал о Leben-Jesu-Forschung (исследовании о жизни Иисуса), а именно, что так называемый «исторический Иисус» — это, по большей части, отражение идей авторов. Такие формы недобросовестной исторической работы, однако, никоим образом не умаляют значимость серьезного исторического исследования, которое дало нам подлинное и уверенное знание о благовестии и фигуре Иисуса». И далее: «Если вы хотите подменить Бога «Природой», остается вопрос, кто или что такое эта природа. Ни в одном месте вы не даете ей определения, и потому создается впечатление, что это некое иррациональное божество, которое ничего не объясняет. Я бы, однако, хотел еще заметить, что в Вашей математической религии остаются нерассмотренными три фундаментальные темы человеческой экзистенции: свобода, любовь и зло. Меня удивляет, что вы одним замечанием избавляетесь от свободы, которая, тем не менее, была и остается основополагающей ценностью современной эпохи. Любовь в вашей книге даже не появляется, да и о зле нет никакой информации. Что бы ни говорила (или не говорила) о свободе нейробиология, в подлинной драме нашей истории она присутствует как определяющая реальность и должна быть принята во внимание. Однако в вашей математической религии не содержится никакого знания о зле. Религия, которая упускает из виду эти фундаментальные вопросы, остается пустой. Моя критика вашей книги местами довольно жесткая. Но искренность является частью диалога; только таким образом может расти понимание. Вы были весьма откровенны, и в ответ получили и мою откровенность. Однако, в любом случае, я весьма положительно оцениваю тот факт, что вы, посредством вашего спора с моим «Введением в христианство», искали столь открытого диалога с верой Католической Церкви, и что, несмотря на все разногласия, в центральных вопросах не отсутствуют начисто и некоторые точки пересечения». * * * Слов уже достаточно. Но на дистанцию между двумя последними Папами указывают также и дела. Запрет, наложенный Папой Бергольо на Конгрегацию братьев-францисканцев Непорочной, в соответствии с которым они не могут служить Мессу в древнем обряде, стал реальным ограничением свободы служения в этом обряде, которую Бенедикт XVI даровал всем. Из разговоров с посетителями Ратцингера следует, что он сам усматривает в этом ограничении “vulnus” (рану), нанесенную его motu proprio «Summorum Pontificum» от 2007 года. В интервью, данном «La Civilta Cattolica», Франциск охарактеризовал решение Бенедикта XVI о снятии ограничений с древнего обряда всего лишь как «мудрое решение, вызванное желанием помочь некоторым людям, для которых это является чувствительной темой», тогда как намерением самого Ратцингера, выраженным в свое время в письме епископам всего мира, было, чтобы «две формы использования римского обряда могли обогащать друг друга». В том же интервью Франциск определил послесоборную литургическую реформу как «служение народу для нового прочтения Евангелия, исходя из конкретной исторической ситуации». Чрезвычайно редуктивное определение по отношению к тому видению литургии, которое было присуще Ратцингеру, теологу и Папе. Кроме того, в этой же сфере, Франциск 26 сентября заменил одновременно 5 консульторов Службы папских литургических церемоний. Среди отстраненных, например, отец Уве Михаэль Ланг – литургист, для самой важной книги которого, посвященной литургической молитве лицом «к Господу», написал введение сам Ратцингер. Взамен были введены литургисты, более склонные следовать стилю служения Папы Франциска, который также весьма далек от вдохновенного “ars celebrandi” Бенедикта XVI. https://presbyter.ru/...orot-franciska/
.png.d0ae58de46ea424453dc9e5af767fd01.png)
