Поиск

В день 125-летия со дня рождения Бориса Пастернака мы публикуем интервью с Евгением Борисовичем Пастернаком (1923-2012) и его супругой Еленой Владимировной. Евангелие и вообще Библия были книгами, которые в семье Бориса Пастернака постоянно читали, Библия была его настольной книгой. Пастернак пришел к евангельским истинам как к основе своего поведения, образа жизни и творчества. Блаженны те, кого осудили за правду, – эта истина воспринималась писателем особенно остро. Евгений Борисович и его жена Елена Владимировна на протяжении многих лет не только ведут кропотливую работу над большинством изданий Бориса Пастернака, не только занимаются текстологией, комментированием и работой с архивными материалами, но сами являются авторами многих филологических исследований. Именно с их помощью русские читатели впервые познакомились с романом «Доктор Живаго», именно их силами впервые вышли в свет книги писем Пастернака и многие его поэтические и прозаические сборники. Перу Евгения Борисовича принадлежит монументальное исследование, посвященное жизни и творчеству поэта «Борис Пастернак. Биография» (1997), которое создано на основе документов, писем, воспоминаний современников. Драгоценным подарком Елены Владимировны и Евгения Борисовича стало также недавно вышедшее 11-томное полное собрание сочинений Б. Пастернака – плод их многолетнего труда. – Евгений Борисович, на протяжении многих лет Вы вместе с Еленой Владимировной, занимаетесь не только архивами Бориса Пастернака, но и профессиональной исследовательской работой. В то же время, я знаю, что, в отличие от Елены Владимировны, закончившей филологический факультет МГУ, Вы получили техническое образование и литературоведением занялись не сразу. Когда Вы обратились к исследованию творчества Вашего отца? – Когда я окончил школу, то выбирать какую-либо профессию, связанную с литературой или гуманитарными науками, было нельзя. Идти на филфак или на исторический – значило обрекать себя на постоянную ложь, поэтому особенного выбора у меня не было, и я поступил на физический факультет. Но там я проучился только полкурса, а дальнейшее мое образование (шел 1941-й год) проходило уже в Военной Академии, которую я закончил, получив диплом инженера-механика. На этой должности я был человеком подневольным: на протяжении всей службы приходилось ремонтировать военные автомобили и танки, и лишь в 1954 году, когда Н.С. Хрущев начал сокращать вооруженные силы, появилась возможность уйти из армии. С большими усилиями и риском я, наконец, выпросился на волю и вернулся в Москву. Здесь я стал преподавать в Московском энергетическом институте, занимаясь теорией и системами автоматического управления. Это продолжалось до тех пор, пока папа был жив. Никакого вмешательства в свои дела он не допускал, а когда его не стало, то я стал заниматься корректурой его переводов; и первые оригинальные книги, среди которых был сборник 1965 года, вышедший в большой серии «Библиотеки поэта», вычитывали и готовили к печати уже мы с Аленушкой. ... - О глубокой погруженности Пастернака в христианство свидетельствуют многие его произведения, особенно – позднего периода. В то же время рядовому читателю, не знакомому с биографией поэта, мало что известно не только о его церковной жизни, но и вообще, о той живой вере и истинно евангельском мироощущении, которым было окрашено его существование. Расскажите, пожалуйста, об этой сфере жизни Пастернака. Было ли его христианское мировоззрение чем-то изначально сложившимся или тому предшествовало постепенное движение к вере и Церкви? — Да, это происходило постепенно. Видимо, первое пробуждение глубокой веры было у него в детстве. Такое свидетельство есть и в его письмах с воспоминаниями о детстве, и в тех обобщенных рассуждениях об этом периоде, о его психологии, духовной и душевной жизни, которые мы находим в его произведениях. Подлинную веру привила ему няня Акулина Гавриловна, которая помогла раскрыть в нем любовь к Христу. Но потом, вероятно, его вера затихла или отошла в глубоко спрятанный внутренний мир; во всяком случае, никаких свидетельств о том, что он в молодости ходил в церковь, нет. Семья Пастернака по своим внутренним устремлениям была верующая, но далекая от Церкви, хотя некоторые церковные обычаи соблюдались. Например, несколько писем отца Пастернака – Леонида Осиповича – рассказывают о том, как в семье готовились к Пасхе: красили яйца и пекли куличи. Однако это не имело никакого особенного, церковного, смысла, а было таким же праздничным обычаем, как украшение елки на Рождество. Такова была атмосфера их жизни и семейного быта. Когда в 1893 году мой дедушка, Леонид Осипович (известный и талантливый художник –А.В.), получил предложение стать преподавателем Училища живописи, ваяния и зодчества, то он знал, что дать согласие он может только при условии, что ему пришлось бы официально принять Православие, поскольку Училище находилось в ведении Императорского двора. Ответ на это предложение был адресован попечителю Училища, Великому князю Сергею Александровичу. Дед, признавая себя верующим человеком, ответил отказом, пояснив, что официально не принадлежит ни к какому вероисповеданию: для него было невозможным принять Крещение, лишь отдавая дань формальным соображениям. Другими словами, он не захотел пойти на этот шаг исключительно ради получения льгот и привилегий. Вопреки этому отказу, Великий князь постановил: «Принять!». – Так, значит, никто из семьи не был крещен? – Нет. О крещении папы нам известно из письма 1950-х годов к Жаклин де Пруайар, где он рассказывает о том, что он был крещен своею нянею в раннем детстве. Она же водила его в церковь. Известно также, что в детстве он причащался. Судя по стихотворению «Рассвет» (оно начинается словами: «Ты значил все в моей судьбе. / Потом пришла война, разруха, / И долго-долго о Тебе / Ни слуху не было, ни духу»), в его жизни был довольно продолжительный период, когда вопросы веры и церкви прямо и открыто им не поднимались. Это объясняется тем, что христианство молодого поэта, в ту пору «левых» направлений, было бы чем-то непонятным и вызывающим в глазах окружающих. У М.М. Бахтина есть высказывание о том, что лирика требует хорового сопровождения, и поэт не может писать стихи, если не находит общего мотива: в этом случае он похож на сумасшедшего, который вышел на площадь и выкрикивает никому не понятные слова. Вот в этом положении в ту пору папочка быть не хотел, поэтому его христианство было глубоко потаенным. Но разговоры о вере и Православии я помню очень хорошо. Воспитывавшая меня и дружившая с папой Елизавета Михайловна Лопухина, которая была глубоко верующим человеком, часто с ним беседовала на эти темы, и следы таких разговоров есть в «Охранной грамоте». Например, рассуждения о русском обществе начала XX века вышли именно из контекста этих бесед: они до сих пор живы в моей памяти. Благодаря Елизавете Михайловне я тоже в детстве часто ходил в церковь, хотя не был крещен и, естественно, не причащался. А Евангелие и вообще Библия были книгами, которые в семье постоянно читали, и всякий раз, когда я брал Библию у папочки, по прошествии нескольких дней он непременно требовал ее назад: это была его настольная книга. Так продолжалось до войны, хотя желание глубже войти в христианскую атмосферу с годами все возрастало. В Переделкине около храма (тогда он был закрыт) жил замечательный священник, которого несколько раз арестовывали, но известно, что папочка к нему часто ходил. Чтобы такое могло случиться, для этого нужно было разувериться во многих вещах. Окончательное осознание того, что советская идеология ошибочна, пришло к Пастернаку в 1930-е годы. Тогда, во время поездок по стране, он имел возможность наблюдать страшную картину жизни русских людей (например, он ужаснулся, когда увидел эшелоны раскулаченных на Урале), а из путешествия с писательской бригадой в Магнитогорск он вернулся в глубокой депрессии. ... По уже цитированному стихотворению «Рассвет» видно, что Пастернак пришел к евангельским истинам как к основе своего поведения, образа жизни и творчества. И именно такое понимание Евангелия как опоры человеческого существования вошло в текст романа, начиная с эпизода о том, как Лара приходит в храм на Божественную Литургию: «Пели псалом: “Благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя Имя святое Его”». После этих слов в карандашной рукописи следует русский перевод строк 102-го псалма: «Творяй милостыни Господь и судьбу всем обидимым». Дальше звучат заповеди Блаженств: «Блажени нищие духом… Блажени плачущие… Блажени алчущие и жаждущие правды…». Слов Христа: «Блаженны изгнанные правды ради, ибо их есть Царство Небесное», – в тексте романа нет. В конце главы идет развернутое изложение:«Он говорит: завидна участь растоптанных. Им есть что рассказать о себе. У них все впереди. Так он считал. Это Христово мнение». Блаженны те, кого осудили за правду, – эта истина воспринималась Пастернаком особенно остро. Полностью статья на Правмире.